| Возможно, герцог Д’Аоста, адмирал, кузен короля, путешественник, возглавлявший экспедицию на Северный полюс, принадлежавший к ветви Савойского дома, соперничающей с правящей, связывал с мятежным городом честолюбивые надежды.
Впечатления французского журналиста
Альбер Лондр, известный журналист, работавший для влиятельной газеты «Эксцельсиор» и, по слухам, на правительство, тоже сумел пробраться во Фьюме 20 сентября и через день был принят Д’Аннунцио. Его живое свидетельство бесценно, оно передает атмосферу, царившую в городе. Вот отрывки из его репортажа, в который включено небольшое интервью с Команданте: «….мы знали что французские солдаты, несмотря на известие в газетах, не покинули Фьюме. Они скрывались в порту. Англичане высадились на Мальте, американцы стояли в море неподалеку, а совсем рядом неподвижно стоял французский броненосец „Кондорсе“, защищая своих. <...> У выхода из порта с ружьями на плечах ардити. Они спрашивают, кто мы. Мы отвечаем откровенно: мы французские корреспонденты, приехали из Парижа, чтобы увидеть Д’Аннунцио. Они даже не требуют документов, и вот мы в городе. Все совсем другое, мы покинули мрак ночи и порта, и сейчас мы купаемся в свете. Радость, восторги. Памятники, освещенные мерцающими газовыми светильниками. В ресторанах, кафе и на улицах празднующие толпы. Оркестры, мандолины, гитары вовсю наяривают. Идем дальше. Может быть, праздник только в одном квартале? Нет, весь город охвачен ликованием. Сияют окна, лампы. Повсюду ходят и поют люди. Крики энтузиазма становятся все громче. Мы приходим на площадь Данте. <…> На доме в центре красуются пять освещенных портретов — в высоте, на третьем этаже над всеми господствует Д’Аннунцио в мундире со всеми наградами. Виктор Эммануил и его супруга Елена чуть пониже. <…> Перед ними люди, выражающие им свою любовь. В двухстах метрах отсюда на холме дворец бывшего австрийского губернатора, носившего титул архидюка. Он сияет огнями и увенчан подсвеченной короной и, чуть ниже, звездой. Повсюду праздник — бенгальские огни, петарды. Знамена всех областей Италии: кресты, львы и тому подобное. Под знаменами шумит толпа. На улице портреты Верди, Данте, Гарибальди. И повсюду афиши, на которых изображены персонажи в мушкетерских костюмах — в кинотеатре идет „Капитан Фракасс“. Весь город в возбуждении. Повсюду толпы. Грузовики с воем проносятся на полной скорости. Поют патриотические песни и песенки из кафешантана. Взрослые несут детей и говорят — смотрите, больше вы такого не увидите. В полночь из дворца выносят пачки местной газеты „Ла Ведетта д’Италия“ («Страж Италии»). Женщины и мальчишки кидаются их разносить. В тот день всех женщин Фьюме наградили медалями. В витринах цветочных магазинов висят большие объявления: моряки и солдаты, не располагающие деньгами на покупку цветов, должны обратиться в правительственный дворец. Ни грабежей, ни скандалов. 22 сентября 1919 года назначена встреча с „диктатором Фьюме“. Мы поднимаемся по ступеням дворца. Позади нас военные корабли — крейсера и броненосец „Данте Алигьери“. Матросы с песнями надраивают медь. По дороге нам попадались вооруженные отряды. С энтузиазмом исполняются сухие команды. Фьюманцы и фьюманки с цветами повсюду. Над дворцом развевается флаг Савойского дома. У входа ардити в черных фесках, с примкнутыми штыками. В вестибюле все шумит и движется, как в фойе театра во время антракта. Нас провожает безрукий офицер. Д’Аннунцио появляется на пороге. — Команданте, расскажите, как все произошло. Д’Аннунцио охотно рассказывает о том, как больной, в лихорадке, он все-таки захватил город и поклялся вместе со своими офицерами, что они скорей умрут, чем уйдут из Фьюме. Он завершил свой рассказ так: — Я вхожу во Фьюме. Это был самый ликующий миг моего существования. Не было ни женщины, ни ребенка без пальмовой ветви в руке. Запах лавра царил в воздухе. Я смешиваюсь с радостной влюбленной толпой, меня ведут во дворец. Я расставляю стражу, батальон. Я организую все. 13 сентября уже ничего не надо было делать. В Сушаке (предместье Фьюме. — Е. Ш.) в первую ночь были две-три стычки. Но я их прекратил. Теперь здесь царит спокойствие венецианских ночей. — Где войска союзников? — Я их не видел. Англичане попросили у меня разрешения отойти в Волоску. Я сказал, что это бессмысленно. Я дал им слово, что ничего не случится. Сейчас они на Мальте. — А итальянские военные корабли, которые мы видели в порту? — Я должен был их удержать (властитель лукаво улыбается) <...>. Вдруг среди ночи я узнаю, что прибыл адмирал. Отдаю приказ звонить в набат, все колокола города подхватывают. Войска выстроены по тревоге, население бросается на набережные. Я настаиваю, чтобы адмирал сошел на берег. Он спускается, и я узнаю его. Это один из моих друзей — адмирал Казанова. Я вынужден арестовать его. „Я вас благодарю за этот арест, — говорит он, — вы спасаете меня от страшной беды — отдать приказ стрелять по нашим братьям“. Я дал ему лучшую комнату, и, как только выяснилось, что у нас служит его бывший кок, я дал ему и кока. Нужно всегда быть любезным. — А где сейчас этот адмирал? — Я попросил его уехать сегодня утром на автомобиле. В этот момент в кабинет входит капитан и становится по стойке смирно. — Команданте, — говорит он, — имею честь доложить вам, что адмирал Казанова прибыл по назначению. — Хорошо! — отвечает Д’Аннунцио. И продолжает: — Новая беда постигла нас. Конференция признала суверенитет Фьюме, но только как маленького государства — части Истрии.10 Это невозможно. Я принимаю меры. Если будет нужно, я обращусь к армии, чтобы противостоять этому ограничению. Этим утром, несмотря на грозу, два моих самолета полетели в Рим и Милан с посланиями. <...> Что же касается Франции, раз я говорю с двумя французами, мне хочется еще раз заявить: я люблю Францию, как свою вторую родину. Я самый страстный друг Франции. Никто так не восхвалял вашу армию, с таким жаром и радостью. Меня удостоили чести носить ваш военный крест. Никто не смеет называть меня вашим врагом. — Команданте, — шесть раз щелкнул каблуками раненый лейтенанат. Отряд стрелков ждал правителя к обеду».11
Не забывали о Фьюме и фашисты, недавно официально признанные новой политической силой. 7 октября на самолете марки «Сва», пилотируемом Карло Ломбарди, прилетел Муссолини. Он готовился к предстоящим ноябрьским выборам и хотел заручиться поддержкой Д’Аннунцио. Между ними состоялся разговор, сердечный, как показалось наблюдавшим за ними, — но Муссолини, вернувшись, говорил друзьям, что Д’Аннунцио — опасный сумасшедший. Кроме всего прочего, он, став теперь более осторожным, пытался уговорить Команданте не делать резких движений и не доверять таким агрессивно настроенным людям, как Келлер. А ведь незадолго до взятия города Муссолини предлагал Д’Аннунцио поднять восстание, захватить Триест, объявить о том, что король низложен, и требовать принятия новой конституции и аннексии Фьюме. Муссолини передал поэту только часть собранных по всей Италии денег, остальные по-воровски придержал для своей набирающей силу партии. На другой день он вернулся в Милан.
Действительно, опьяненный первым успехом и энтузиазмом прибывающих волонтеров, Д’Аннунцио говорил и писал о своем намерении выступить против правительства. Решившись стоять до последнего, он приказал минировать порт. 10 октября его моряки заставили отклониться от курса и направиться во Фьюме корабль «Персия», вышедший из Триеста с грузом оружия и товаров для Белой армии во Владивостоке. Впрочем, капитан Джузеппе Джульетти по совместительству был председателем Федерации работников моря, вставшей на сторону патриотов, недовольных итогами войны. По этому поводу Д’Аннунцио сделал заявление, смутившее буржуазию, симпатизировавшую ему до этого времени: «Оружие, предназначенное для подавления свободы русского народа, послужит народу фьюманскому. Мы защищаем свободу всех народов и поддерживаем их борьбу против национализма, капитализма и милитаризма». Нитти, желая снять с себя подозрение союзников в том, что захват втайне санкционирован, почти сразу объявил частичную блокаду города. Но она лишь сильней сплотила его разношерстное население. Командующий правительственными войсками, окружившими город, генерал Кавилья, которому было поручено покончить с Фьюме, решил для начала встретиться с Команданте, чтобы предотвратить кровопролитие. После беседы с глазу на глаз генерал обратился к королю и военному министру с просьбой аннексировать Фьюме, потому что победить преданных Д’Аннунцио бойцов можно только с огромными потерями и война с ними означает гражданскую войну. Он даже пригрозил отставкой, если в Риме не поймут истинного положения вещей. Генерал и Д’Аннунцио продолжали вести переговоры, которые ни к чему не привели. В ноябре прибыла герцогиня Д’Аоста, якобы для того, чтобы посетить военный госпиталь, но это было только поводом для поездки, смысл которой был в поддержке фьюманцев. Возможно, герцог Д’Аоста, адмирал, кузен короля, путешественник, возглавлявший экспедицию на Северный полюс, принадлежавший к ветви Савойского дома, соперничающей с правящей, связывал с мятежным городом честолюбивые надежды. Д’Аннунцио приветствовал герцогиню «крылатыми словами» — как он привык называть свои речи. Нитти и король назвали все это «театральным представлением». Но ближе к зиме начались настоящий голод и безработица. Не было угля и теплой одежды. Надо было что-то предпринимать для поднятия духа. В ночь на 14 ноября в море вышли торпедные катера «Нулло» и «Мас» в сопровождении корабля «Кортелаццо» с двумя батальонами легионеров на борту и миноносца. На катере «Нулло» находился Д’Аннунцио и с ним Джурьяти, Хост-Вентури, Гвидо Келлер, летчики Кабруна и Рейна, герой «Буккарской издевки» капитан Риццо. Они направлялись к Дзаре (ныне Задар), чтобы прекратить всякие разговоры об эвакуации итальянских войск из Далмации. Когда они достигли этого города, итальянский адмирал Энрико Милло, назначенный губернатором Далмации, поклялся перед легионерами в том, что войска не уйдут с этих берегов. Д’Аннунцио произнес речь. Взволнованная его словами толпа встала на колени, и экспедиция вернулась во Фьюме, с разрешения адмирала ненадолго оставив в Дзаре отряд во главе с Джурьяти. Настроение улучшилось еще и потому, что флибустьерам удалось захватить торговое судно «Трапани», нагруженное продовольствием. С искусством и культурой, как всегда в смутные времена, в республике муз дела обстояли гораздо лучше, чем с пропитанием. В сентябре Луиза Баккара вместе с младшей сестрой Джоландой, скрипачкой, дала концерт для всех желающих. Через год приедет Тосканини с оркестром, но это будет уже финалом драмы (или оперетты) Фьюме. Голодная зима В ноябре в Италии состоялись первые всеобщие выборы в парламент. Социалисты победили — теперь им принадлежало больше половины мест. Премьер искал компромисса в этих новых обстоятельствах и через генерала Бадольо предложил Д’Аннунцио принять «модус вивенди» — сохранение нынешнего статуса без аннексии города. Д’Аннунцио мог с честью выйти из Фьюме вместе со всеми, кто встал на его сторону. После некоторых колебаний, он склонялся к тому, чтобы принять предложение, но его сторонники считали это предательством. Д’Аннунцио предложил решить вопрос с помощью плебисцита, который и состоялся 18 декабря. В этот день — единственный — запретили продажу кокаина (в нем, в отличие от всего остального, не было недостатка). Уставший от голода и невзгод, народ проголосовал за компромисс, но легионеры не согласились. В городе начались беспорядки. Д’Аннунцио был вынужден аннулировать итоги референдума и втайне даже радовался этому. 31 декабря, провожая «полный чудес» 1919 год, Команданте обратился с приветствием к легионерам: «Вопреки Европе, которая боится, шатается и бессвязно лепечет, вопреки Америке, вопреки Италии, вопреки всем и всему мы дали имя этому году брожения и мук!» В начале января Д’Аннунцио написал письмо гондольеру Данте Фенцо с просьбой прислать шоколад «Фиат» и флакон мази для ногтей. Закончил словами «Тут у меня все в руках». Депутат Альчесте Де Амбрис, вождь анархо-синдикалистов, прибыл во Фьюме и был сразу назначен главой правительства вместо Джурьяти. Он лелеял мысль о походе на Рим, о революции, но пока что Д’Аннунцио поручил ему заняться подготовкой конституции, по которой поэт в последний момент прошелся своим блестящим пером. Конституция обещала быть ультрадемократической и могла вызвать раздражение многочисленных монархистов. Д’Аннунцио и Де Амбрис были озабочены внутренним расколом между монархистами и республиканцами (Д’Аннунцио сам был в глубине души монархистом, и в этом одна из важнейших причин его нежелания идти на Рим). Министр иностранных дел, бельгийский поэт и музыкант Леон Кохницки, предлагал создать Лигу угнетенных народов и приобрести у Египта 250 тысяч винтовок*. Он надеялся, что Лига получит поддержку советской России и всех левых сил Европы и создаст альтернативу Лиге Наций, которую Команданте называл «шайкой привилегированных мошенников». Но большинство фьюманцев отвергало эту идею — они не чувствовали себя столь рьяными интернационалистами.
* - ничего не напоминает? "Себя Остап называл полковником Лоуренсом. - Я - эмир-динамит! - кричал он, покачиваясь на высоком хребте. - Если через два дня мы не получим приличной пищи, я взбунтую какие-либо племена. Честное слово! Назначу себя уполномоченным пророка и объявлю священную войну, джихад. Например, Дании. Зачем датчане замучили своего принца Гамлета? При современной политической> обстановке даже Лига наций удовлетворится таким поводом к войне. Ей-богу, куплю у англичан на миллион винтовок, - они любят продавать огнестрельное оружие племенам, - и маршмарш в Данию. Германия пропустит - в счет репараций. Представляете себе вторжение племен в Копенгаген? Впереди всех я на белом верблюде." - О.С. Кохницки в то время был пламенным революционером. Он много печатался во французских газетах и мог влиять на мнение западной общественности, именно поэтому Д’Аннунцио назначил его на столь важный пост. Он пытался революционизировать Команданте, отношения с которым становились все хуже. В конце концов, потеряв надежду на создание Лиги угнетенных народов, Кохницки покинул город. Впоследствии он отошел от политики. В то время во Фьюме вообще было много поэтов. Например, Андор Гарвай из Венгрии и японец Харукичи Шимой, видевший в Д’Аннунцио воплощение духа японских самураев. Но поэзия отходила на задний план, возникли более насущные проблемы — продовольствие выдавали по карточкам, его распределение было плохо организовано, рабочие бастовали. Правитель выступал с речами в социалистическом духе, стараясь убедить хозяев улучшить условия труда рабочих. Это вызывало раздражение монархистов и националистов среди военных. Генерал Кавилья надеялся, что последние поднимут восстание и фьюманский узел развяжется сам собой. В городе преобладали социалисты и анархисты, но все же было немало монархистов, и крайне левая конституция могла породить распри. Зная об этом, Кавилья предложил ввести во Фьюме войска для поддержки роялистов внутри города, он полагал, что с их помощью можно поднять восстание. Нитти прислал ему пятьсот карабинеров, но Кавилья не торопился. Голод, неустройство и угроза войны спровоцировали обратное движение из Фьюме в Италию. 6 мая отряд карабинеров под командой Рокко Вадала и пехотная бригада «Флоренция», желая присоединиться к регулярной армии, покинули город. Ардити пытались помешать им выйти из казарм, а когда это не удалось, преследовали их до границы, вступая в стычки. В результате — двое убитых и двое раненых. Но положение улучшилось — на другой день «ускокам» (так в XVI—XVII веках звали на Балканах народных воинов, сражавшихся с турками, и так же Д’Аннунцио стал называть своих корсаров) удалось захватить венгерский пароход «Барон Фейервари», на котором нашли шесть тысяч тонн муки. Ее раздали по карточкам. «Это нам Бог послал, — заявил Д’Аннунцио, — вчера мы причастились со скорбью крови. Причастимся же сегодня хлебом, который нам послал Господь». Пираты Карнарского залива Нитти разрешил пропускать к осажденным только самое необходимое для жизни. Был запрещен даже въезд машин Красного Креста. Хлеб исчез. Но в городе все равно было весело. Блокада вдохновила Д’Аннунцио на дерзкую мысль — поскольку море было свободно и во Фьюме постоянно прибывали новые силы, в том числе эскадрильи и корабли, он дал разрешение (и благословение) грабить проходящие в заливе суда. Претендовавший на звание сверхчеловека, он еще раз доказал, что стоит по ту сторону добра и зла. Однажды его «ускоки» привели в город новый торпедный катер, приписанный к итальянскому флоту. Летчики вроде Гвидо Келлера превратились в летающих воров. Нитти Команданте прозвал Трусом, и эта кличка прилепилась к премьеру. Ардити сожгли его чучело на главной площади города. Нитти не оставался в долгу, в своем дневнике он писал о Д’Аннунцио: «Италия стала для него, постаревшего, очередной дамой». Однако, узнав о намерении группы офицеров убить Нитти, Команданте арестовал их. И, прочитав наставления, тут же отпустил. Город жил практически без денег, наступил своего рода анархокоммунизм. Магазины закрылись, все добытое и награбленное распределялось между солдатами и жителями. Часто солдатам приходилось заимствовать висящее на веревках белье, но жители не обижались — не ходить же защитникам свободы в рванье. Д’Аннунцио впервые мог не заботиться, на что жить. Стоило ему высказать любое желание, и оно исполнялось верными ардити немедленно. Однажды он сказал, что ему нужна лошадь под седлом, — наутро под окном стоял небольшой табун. Солдаты, пробравшиеся ночью в расположение регулярных войск, похитили сорок шесть лошадей и морем перевезли их во Фьюме. Возмущенное командование пригрозило полной блокадой города, если их не вернут, город вернул лошадей — но вместо откормленных боевых коней сорок шесть полуживых от голода кляч. Если Команданте желал прокатиться на островок Велья или Арбе, он звонил командиру моряков, и тут же за ним приходил торпедный катер «Мас», которым командовал его друг Луиджи Риццо. Однако для города зима была тяжелой — не хватало ни продовольствия, ни угля, ни денег. Начался голод. «Ускоки» развивали бешеную активность, но спасти положение это не могло. От недостатка питания страдали все, но особенно дети. Центральный комитет Союза борьбы (на основе которого позднее возникла национальная фашистская партия) пригласил в Ломбардию триста детей из Фьюме, которых 21 февраля лично провожал Д’Аннунцио. Он выразил надежду, что они, оказавшись в Италии, «смогут излечить ее от проказы недоверия и морального ничтожества, в котором она оказалась». Вскоре город покинули еще пятьсот детей. Был объявлен военный призыв для юношей от 19 до 24 лет. Желая уязвить осаждавших, Команданте приказал отряду ардити похитить прибывшего для инспекции войск генерала Нигра, что вызвало возмущение правительства и короля. Генерала вскоре вернули. Среди всех этих забот он не забыл о святом Себастьяне и в День его памяти, 29 января, принял участие в шествии. Наверняка, идя в процессии со свечой и распевая псалмы, он с восторгом и умилением вспоминал о том, как бредил этим святым в юности. Придавая и этому увлечению плотский смысл, он привязал себя к дереву в глухих зарослях сада виллы Медичи, а его возлюбленная Ольга целовала и кусала его, как бы нанося раны в грудь, подобно стрелам, пронзавшим святого. После шествия состоялось нечто вроде небольшого спектакля по сценарию Д’Аннунцио. Легионеры хором отвечали на вопросы — как бы произнося своеобразный катехизис: — Кому сила? — Нам! — Кому верность? — Нам! — Кому победа? — Нам! В храме к правителю подбежала какая-то женщина и преподнесла в дар отделанный золотом и серебром кинжал. На Д’Аннунцио давили две противоборствующие силы, с одной стороны — городской Национальный совет, недовольный чрезмерным притоком легионеров и разрухой, и революционеры — с другой. И те и другие уже начали выражать ему недоверие. Даже поклонявшийся ему в недалеком прошлом Келлер теперь видел в нем чуть ли не врага свободы, которую поклялся спасти от всех, а если понадобится, то и от самого Команданте. Вместе со своим другом Джованни Комиссо он разрабатывал план похищения возлюбленной Д’Аннунцио Луизы Баккара, которую они считали шпионкой Нитти. Им казалось, что она отвлекает Д’Аннунцио от работы. «Мы собирались посадить ее в клетку, как курицу, — писал Комиссо, — и отвезти на необитаемый остров вместе с престарелыми чиновниками умеренных взглядов». 12 Но почему-то они не исполнили своего намерения. Весной 1920 года приехали двое американцев из Голливуда и через секретаря Д’Аннунцио Тома Антонджини предложили 800 тысяч лир за возможность снять фильм о Фьюме. Они просили разрешения повсюду следовать за Команданте и снимать. Но его не устроило такое простое решение, он захотел набросать короткий сценарий, в котором мог бы по-своему выразить образ мятежного города. Он принял американцев в своем личном кабинете, примыкавшем к спальне, где вершил самые важные и секретные дела. Д’Аннунцио был очень взволнован возможностью получить эту огромную сумму, тем более что, будучи властителем Фьюме, не имел времени и сил для творчества и, соответственно, был лишен возможности зарабатывать. За посредничество он подарил Антонджини портсигар с надписью «Fiume ignis, cetera fumus» («Фьюме — огонь, остальное — дым»). Он вроде бы договорился с американцами, они уехали довольные, обещая вернуться через месяц. И вернулись — но он так и не написал обещанного сценария, хотя и пытался сосредоточиться, запершись на неделю в своем кабинете. Генерал Коккерини, которому он безгранично доверял, перенял ряд его обязанностей на это время, тем более, что установилось относительное спокойствие. Но никакие деньги не могли заставить его делать работу, которая не увлекала его. К большому огорчению Антонджини, Д’Аннунцио лишился огромного заработка. Ему было не до сочинений. Посланники Д’Аннунцио С января 1919 года в Париже проходила мирная конференция, где присутствовала делегация от Италии, но Команданте счел необходимым послать туда еще и представителей Фьюме. Он приказал Тому Антонджини подготовить почву. Выбраться из осажденного города было трудно. Пришлось прибегнуть к секретному отделу по снабжению фальшивыми документами, во главе которого стоял лейтенант Риккардо Фрассетто, один из тех, кто сопровождал Д’Аннунцио в марше на Ронки. Для Антонджини был быстро изготовлен паспорт со всеми нужными визами. Антонджини оказался в водовороте событий вокруг конференции. В Париже на птичьих правах и почти совсем без денег действовали делегации маленьких стран-изгоев — Грузии, Армении, Сирии и Ирландии. Антонджини тоже не получал из Фьюме ничего, кроме пламенных писем. Вскоре Команданте с детской хитростью сделал попытку послать в Париж двух официальных делегатов — Джованни Джурьяти и Джино Антони. Джурьяти, едва сойдя с поезда, сказал Антонджини: «Если вы думаете, что я привез вам денег, вы ошибаетесь. Одно из многих доказательств стойкости Фьюме заключено в его славной и постоянной бедности». Клемансо, разумеется, не принял у них верительных грамот — это означало бы признать суверенитет города. Тогда Д’Аннунцио прибегнул к привычному, хотя и бесполезному средству, отправив летчика Карминьяни сбрасывать над французской столицей листовки: «Если в отношении Фьюме и других итальянских городов в Далмации свершится несправедливость, знайте, что битва станет неизбежной и прольется кровь!» В Париже Джурьяти не терял времени даром, он встретился с премьер-министром Нитти, и тот пытался объяснить ему, что внутри Италии сложное положение, что над ней нависла угроза большевизма и Фьюме усугубляет эту угрозу. Через несколько дней делегация вручила Нитти официальный протест Фьюме против действий итальянского правительства. Нитти ответил, что у него много забот посерьезней и Фьюме все равно обречен. «Он не мог предвидеть, — пишет Антонджини, — что Фьюме все-таки будет присоединен к Италии, пусть усилиями уже не Д’Аннунцио, а Муссолини, сам Д’Аннунцио станет герцогом Монтеневозо, а скромный адвокат и майор Джурьяти — спикером парламента, сам же он окажется изгнанником».13 В парламенте Нитти заявил, что испытывает чувство горечи и боль, потому что итальянская армия впервые поддалась призыву к мятежу, пусть и во имя высоких идеалов. «Судьба нашей страны не может решаться набегами и наскоками в духе романтизма и литературы», — заявил премьер. В ответ один из депутатов выкрикнул: — А Гарибальди? — Не путайте великое с малым. С трибун ответили: — Фьюме — это великое. Нитти повторил, что не потерпит авантюризма. Италия стояла перед выбором — либо демократический и либеральный путь правительства Нитти, поддерживаемого королем, либо левая революция, к которой призывали социалисты, либо правая революция во главе с Муссолини. Нитти справедливо считал последнюю опасность самой страшной и всячески ей противодействовал. Хотя официальные представители Италии, чья штаб-квартира находилась в отеле «Эдуард VII», обязаны были проявлять враждебность по отношению к фьюманской делегации, среди них нашлось немало тайно сочувствующих. Антонджини установил с ними контакты и вскоре узнал, что Вудро Вильсон послал Нитти документ, касающийся захваченного города. Антонджини решил во что бы то ни стало получить его. Один из итальянцев помог ему, сделав копию, после чего оставил ее в офисе делегации, куда Антонджини проник ночью, незаметно вынес ее, перепечатал на машинке и сразу вернул на место. На следующий день документ был уже в руках Д’Аннунцио. Через несколько дней Антонджини получил от него письмо: «Дорогой Том, прошлой ночью я получил твое письмо с „чудовищным“ документом. У меня нет слов, чтобы выразить свою благодарность. Ты сослужил нам огромную службу как раз в тот момент, когда правительство загоняет нас в ловушку, предлагая „модус вивенди“ без всяких гарантий. Я собираюсь опубликовать все, что я думаю, и разрушу ту ложь и клевету, которые кишат вокруг нас. Мы переживаем острый кризис. Я стараюсь изо всех сил, чтобы одолеть наших противников. Вчера мы захватили совершенно новый торпедный катер „Агостино Бертани“, увели его прямо из-под носа властей! Это было чудесное пиратство. Четыре молодых француза во главе с мсье Эстайером выразили нам свою солидарность. Даже если я останусь один с моим телохранителем, я буду держаться до конца. Меня информировали, что существует еще один секретный документ, который желательно было бы увидеть <...>. Я жду. Тороплюсь. Обнимаю. Твой Габриеле».14 Никаких секретных документов Антонджини больше не достал, но за свою «огромную службу» был произведен в чин капитана легионеров. Это единственный случай повышения в чине в истории Фьюме. В сущности, как-либо повлиять на решения конференции не удалось. Антонджини остался в Париже в качестве посла Регентства Карнарского во Франции.
|